no mortal would dare that.... .... it is difficult for ordinary mortals
Я не знаю, что сказать. Я не уверена, что меня кто-то поймет. Я давно на это не надеюсь. А еще я лгу сама себе, конечно я надеюсь. Я просто не могу, чувствую себя отвратительно, но в тоже время… Нет слов. Шок. Вообщем если у кого-то хватит сил это прочитать то он меня поймет, или тоже будет в шоке, неважно. (Если кто-то решится это прочитать, то невдумайте сохранять этот отрывок у себя в копме… хотя Вам виднее.
читать
Время застыло, превратившись для Гарри в набор статичных образов, будто вспыхивающих перед глазами. Затылок Драко — прямо перед ним, тепло тонких длинных пальцев в его ладони. Настороженный и одновременно — взволнованный взгляд серых глаз, когда Малфой остановился перед дверью и обернулся через плечо. Взгляд, в котором было так много, целая жизнь, вся душа Драко, и Гарри понял, точнее, ему казалось, что он понял все, что тот хотел и мог бы сказать. Это было почти как тогда, в той, прошлой жизни, когда им было достаточно вот так же посмотреть друг на друга — и все, вся их сущность будто приоткрывалась на миг, и не нужно было уже никаких слов. Никогда не было нужно.
— Идем… — выдохнул Гарри, неотрывно глядя на губы Малфоя.
Они дрогнули в ответ — почти в улыбке — и это означало, что для Драко тоже больше не нужно слов. Дверь распахнулась, и в полумраке комнаты Гарри различил очертания тела, сжавшегося в комочек на растерзанной кровати.
Звуки появились чуть позже, буквально на долю секунды, но это было, как два разных мира, как два видения. В первом, поджав коленки к груди и зарывшись лицом в подушку, спала женщина — существо, на которое Гарри не имел никаких прав, и он на миг ощутил неуверенность и неловкость, тут же представив, как это выглядело со стороны — то, что они вламываются к ней в спальню посреди ночи. Во втором была тихо, беспомощно плачущая одинокая девушка, и сердце окатила такая волна нежности и тепла, что Гарри даже не понял, как именно очутился рядом с ней, почему его руки обнимают обтянутые тонкой полупрозрачной тканью плечи — и когда она успела переодеться в это свое кимоно? — стискивают их, и голос срывается на шепот, на мольбы — ну что ты, глупенькая, хорошая моя, что ты…
Луна всхлипнула, так знакомо — Гарри тысячу раз, наверное, уже слышал, как она плачет — и отвернулась, пряча лицо в подушке. Ее тонкие, будто прозрачные пальцы сжались, комкая край одеяла, и Гарри, не задумываясь, стал целовать их, раз она боится посмотреть им в глаза, и их с Драко голоса сплетались, бормоча какую-то чушь — Малфой успел перемахнуть на другой край кровати, обнимая Луну сзади, прижимаясь к ней, и тогда она разрыдалась в голос.
Наверное, от этих ее рыданий они сошли с ума — потому что иначе никак не объяснить то, что у них обоих сорвало крышу настолько, что они больше не задумывались абсолютно ни о чем. То, что, поднимая глаза, Гарри видел совершенно шальной, безумный взгляд Драко, его руки, беспорядочно скользящие по груди Луны, по округлым бедрам, видел, как он впивается поцелуями в ее шею, отводя спутанные, растрепавшиеся волосы. И смотреть, как Малфой целует Луну Лавгуд, так нежно и горячо, будто она — часть его, и, задыхаясь, целовать ее самому, забирая в ладони заплаканное лицо, не давая вывернуться, спрятаться в свое отчаяние, в свою дурь, которую она в очередной раз себе напридумывала и оплакивает ее теперь — это было слишком невозможно, невероятно, нереально — как и все, что сегодня случилось, наверное…
А потом Гарри понял, что Луна уже не вырывается, а просто бормочет что-то, так беспомощно и по-детски открыто, так несчастно, так покорно — и на короткое мгновение оцепенел, возмутившись до глубины души.
— Я люблю тебя… — совершенно искренне выдохнул он, не сводя с нее горящего взгляда, не давая ей отвести глаза. — Как ты могла подумать…
— И я тебя люблю, — прошептал Драко, целуя мочку ее уха.
Ресницы Малфоя щекотали ей шею, и Гарри, не удержавшись, прильнул губами чуть ниже, заставляя девушку выгнуться и фыркнуть сквозь слезы.
— Ты нужна нам, — пробормотал Гарри.
И только произнеся это, понял, что решил все и озвучил — за двоих, так легко, даже не задумавшись, да ведь и не над чем было здесь думать. Глаза Малфоя, стоящего перед закрытой дверью в эту спальню, уже сказали все, и это было настольно правильно, что выпустить из их рук отбивающуюся Луну сейчас стало бы самой большой глупостью, а глупостей хватало уже и так, и Гарри знал — так безоговорочно сейчас, наверное, он был уверен только в одном — это правда. Она нужна им, и они оба нужны ему, Гарри, и Драко нуждается в них, и это настолько не треугольник, что просто смешно даже представлять его так. Здесь больше нет пары и «третьих лишних». Здесь только глупая, заплаканная Луна Лавгуд, которая никак не хочет — или просто боится — понять, поверить в то, что кажется таким естественным, таким правильным, единственно возможным.
Тонкая ткань легко разошлась под настойчивыми пальцами, и Гарри скользнул вниз, дурея от запаха женской кожи, касаясь губами ключиц, и ямочки между ними, и ложбинки между грудей, зарываясь в них, сжимая в ладонях, Мерлин, это было так упоительно, что можно было рехнуться от одного только этого, и от обвившейся вокруг них руки Драко, от его пальцев, перебирающих волосы Гарри на затылке, от звуков задыхающихся поцелуев — Гарри не видел, но слышал, чувствовал, как он целует Луну, как она дышит. Ее соски почти мгновенно затвердели, превратившись в твердые комочки — Гарри невольно отметил, что это совершенно не так, как бывает у возбужденного Драко, и эти маленькие отличия почему-то были чертовски важны, они составляли именно ту разницу, за которую Луну хотелось покрыть поцелуями с ног до головы, что он и делал, забыв уже обо всем. Ему казалось, что они занимались этим втроем — всегда. Что нет ничего более естественного, чем скользить губами вниз по женскому животу, натыкаться на ладонь Драко — и целовать и ее тоже, а потом рвануться вверх и жадно впиться в его губы, всем телом невольно обрушиваясь на девушку, опрокидывая ее на спину, и слыша ее прерывистый смех, и тут же чувствуя ее губы — на своей шее.
Они задыхались, потерявшись в волнах ощущений, чувств, в этом почти мистическом полумраке, и было столько рук, столько губ и прикосновений, столько стонов и звуков, что это ну никак не могло быть реальностью, и от мысли, что — все-таки было, хотелось кричать. Это было какое-то истерическое, иррациональное счастье.
Глаза Драко блестели в темноте — так близко, и Гарри целовал их, целовал веки, и скулы, и волосы, запутываясь пальцами в волосах Луны, которая уже ускользнула куда-то вниз, и только когда ее руки начали рвать молнию на джинсах, Гарри остановился, зашипел от неожиданности, задохнувшись — и упал на подушки, запрокидывая голову и глядя в потолок невидящими, распахнутыми глазами.
Он застонал так громко, так беспомощно и так сладко и горячо, что Драко потянуло к нему, будто магнитом к железу — он и сам не успел понять, подумать, почему, просто машинально рванулся следом и припал к родным губам, ловя хриплые стоны и вскрики, удерживая в ладонях мечущуюся черноволосую голову, глядя в бездонные, потемневшие глаза.
А потом были прикосновения пальцев Луны, и торопливые, дерганые движения, которыми она расстегивала его джинсы, и ласка ее рук, и Драко сам застонал в голос, невольно толкаясь в ее ладонь и не переставая целовать Гарри, одновременно сжимая плечо девушки. И когда, на миг оторвавшись, Драко отстранился и посмотрел вниз, на Луну, вероятно, и наступил тот самый момент, когда безумие перерастает способность мыслить и рассуждать, сметая, сминая ее к черту, потому что видеть, как твоя девушка обхватывает член Гарри губами, сжимает его у самого основания, заставляя выгибаться в судорогах, и одновременно ладошкой гладит твой, перебирает пальчиками, так нежно, так настойчиво — и при этом не потерять головы — Мерлин, да разве ж это возможно?.. Разве можно слышать сладкие вскрики Поттера, чувствовать, как он бьется, прижатый тобой к кровати, под ласками твоей Луны, и как она ласкает тебя — одновременно — и не сойти с ума?..
Взрыв был такой, что у Драко на миг потемнело в глазах, и он рухнул на Гарри, утыкаясь в его плечо, кусая губы и задыхаясь, размякший, распластанный и безвольный, выжатый досуха этим нежданным, свалившимся на голову счастьем, и руки Поттера сжались, обвились вокруг него, а по спине вверх-вниз заскользила ладонь Луны, а потом она настойчиво опрокинула Драко на бок и стала целовать живот, собирая языком остатки влаги, и это было уже слишком, совершенно слишком, чтобы вынести — она никогда не была такой, когда они занимались сексом вдвоем. Такой чувственной, такой страстной.
— Сумасшедшая… — выдохнул Драко и откинулся на спину, перебирая ее волосы.
— О, боже… — одновременно с ним простонал Гарри и свернулся в комок, находя губами лицо Луны и покрывая его горячими, сильными поцелуями.
Девушка пискнула — и Драко увидел, как постепенно расслабились ее плечи в руках Поттера, как она запрокинула голову, как Гарри стаскивает, срывает с нее остатки кимоно. Он смотрел на них и не мог согнать с лица дурацкую, счастливую улыбку, наслаждаясь отщелкивающимися секундами возможности выбора — он мог просто смотреть, мог касаться их, мог присоединиться, целуя ее или его, и любая реальность, какую бы он ни предпочтет, будет таким же счастьем, такой же чистой, незамутненной радостью, искренностью, и они примут его выбор — любой.
А потом вдруг секунды закончились, и Драко понял, что просто смотреть — невозможно совершенно. Руки сами собой потянулись коснуться обнаженного плеча Луны, сжать его в ладони, погладить, и Драко поймал себя на том, что уже сидит рядом, целуя спину девушки, чувствуя, как она выгибается ему навстречу, одновременно сомкнув руки на шее Гарри, отвечая на его поцелуи.
Они прижались к ней оба, с двух сторон, сходя с ума от ее горячей, невозможной близости, от мерцающего возбужденного блеска в глазах друг друга, от ее тихих стонов, лаская ее тело. Луна откинулась спиной на грудь Драко, запрокидывая голову — когда он успел усадить ее к себе на колени? — обрывочно подумал Гарри, обнимая их обоих, зарываясь лицом в ее шею, сжимая пальцы на плечах Драко, а потом был чей-то сдавленный выдох, и Гарри задрожал от одной мысли, что он уже — в ней, и рванулся вниз, одновременно толкая их на спину, разводя точеные женские колени и припадая губами — туда, дурея от сладкого запаха, целуя одновременно и Луну, и Драко, чувствуя, что тонет, безбожно тонет в ее вскриках и стонах, и в рваном дыхании Малфоя, в ритме их движений, лихорадочно нащупывая пальцем вход в знакомое до сжимающей грудь боли белокожее тело, проникая в него — и утопая в родных ощущениях, по которым безумно, нечеловечески, невозможно истосковался…
Драко закричал, выгибаясь, пытаясь одновременно и насаживаться на настойчивые, горячие пальцы, и двигаться в жаркой, обволакивающей теплоте, сжимая Луну в объятиях с такой силой, что у девушки перехватило дыхание. Губы Гарри, ласкающие ее, Драко, вколачивающийся снизу — ей казалось, что она сошла с ума или попала в другой мир, ну не может же в этом быть так хорошо, так отчаянно, пронзительно сладко, не могут они быть такими горячими, не могут… Она билась в руках Малфоя, с силой прижимая голову Гарри к себе за волосы — вот еще, еще чуть-чуть, хороший мой, милый, да, вот так, да-а-а… — оргазм накатил одной волной, срывая в задыхающийся крик, и следующим, что она почувствовала, были руки Драко, опрокидывающие ее на кровать.
Он склонился над ней — растрепанный, с совершенно шальными обезумевшими глазами, и Луна отвечала на поцелуи, притягивая его к себе — она же слышала, что он еще не успел, ей хотелось увидеть это, увидеть снова, теперь, когда она уже поверила и даже почти смирилась, что больше — никогда, у него ведь есть Гарри, что она такое по сравнению с Гарри. То, что они вместе — это правильно, они и должны были быть вместе, и она сама виновата, что привязалась к этим глазам, вечно прячущим ранимую, измотанную, сильную душу под ледяной корочкой, к этой длинной, гибкой, грациозной фигуре, к недюжинной силе тонких рук, к редким, но таким сладким стонам, и шепоту в постели, и светлым волосам, которые можно тихонько целовать утром, пока он еще спит, он — ее Драко…
Пусть знать, что он — не твой, пусть понимать, что все временно, что она всего лишь — замена, даже если он сам этого не понимал никогда, пусть видеть пугающую черную пустоту в глазах Гарри — такого горячего, такого сильного, и такого сдержанного, отстраненного, к нему и не подойти было толком никогда, это же просто рехнуться можно, до чего он притягателен, как к нему тянет, просто с ума сойти, и всегда — держать себя в руках, он никого к себе не подпустит, он слишком обжегся, слишком нуждается только в Драко, чтобы — хоть кто-то еще…
Она хотела, чтобы они были вместе — они снова вместе, и пугающе яркий свет мог быть только светом открывающихся амулетов, и в какой-то момент Луне стало так страшно, что она вылетела из их спальни, как ошпаренная, оправдываясь перед собой, что дальше мальчики разберутся сами, что она только мешала бы им, но на самом деле — ей просто было нечеловечески страшно остаться там и увидеть немой вопрос в их глазах — что ты делаешь в нашей постели, Лавгуд?
В глазах, роднее которых, наверное, уже и не было для нее на свете. В глазах, за свет в которых уже, не задумываясь, отдашь жизнь — потому что жизнь, она ведь только в них, а она всего лишь влезла между ними, пытаясь склеить, собрать по осколочкам чужое счастье — зачем? Мерлин, потому что это и было — настоящее счастье, потому что не должно быть — так, она сильная, она справится… А потом, когда обнаружилось, что вовсе она никакая не сильная, что справиться с этим и невозможно, наверное, стало уже совершенно не важно, что будет с ней дальше. Она поступила правильно — в этом Луна была уверена всегда — а то, что теперь так больно, там, где-то глубоко, в груди, так болит, так щемит — ну что ж, сама виновата, это пройдет обязательно, когда-нибудь потом, главное, что они…
И обрушившийся на нее нескончаемый поток поцелуев был чем-то настолько нереальным, невозможно желанным, что чуть не свалил в новый виток истерики. Они были рядом — оба, такие горячие и живые, Мерлин, такие настоящие, не те два манекена, что жили здесь, в этом доме, и, глядя на них, хотелось вывернуться наизнанку, лишь бы это не кончилось. Лишь бы видеть их — такими, снова и снова, всегда.
Луна тонула в глазах склонившегося над ней Драко, обнимая коленями его бедра, прижимаясь к нему — он не закрывал глаза, он смотрел на нее, такой открытый и искренний сейчас, он никогда не был раньше таким открытым, таким беззащитным, никогда не улыбался ей — так. Гарри целовал его спину — быстро, лихорадочно, и у него дрожали руки, когда он касался Малфоя, который уже снова двигался — в ней, запрокидывая голову и тяжело дыша.
Она не видела, но чувствовала так, как, наверное, еще никогда раньше, чувствовала, как пальцы Гарри ласкают Драко изнутри, как им горячо и тесно — там, как Гарри невыносимо, истерически хочет — туда, и боится причинить боль, и еще — боится, что Драко отвык от этого, что ему это больше не нужно, боится, даже слыша, как горячо и отчаянно стонет Малфой в ответ на его ласки, боится — и при этом хочет настолько, что почти кончает от одной мысли об этом.
— Да… — не выдержав, простонал Драко, зарываясь лицом в шею Луны. — Ну же… Гарри…
И Гарри будто сошел с ума. Луна почувствовала бы его первое движение, даже не будь она эмпатом — Драко кончил мгновенно, как только ощутил его — там, и тут же стал возбуждаться снова, прямо в ней, не выходя, почти не переставая двигаться, а Луна невольно улыбнулась, выгибаясь под ним — вот всегда же знала, что именно это ему нравится больше всего! Его трясло, и она обхватила дрожащие плечи, гладя их, целуя спутанные мокрые волосы на виске, глядя в потемневшие от желания глаза Гарри, на его закушенные губы, на то, как он смотрит — будто прямо в нее, прямо в душу, медленными толчками проникая все глубже в тело Драко и не отводя взгляда.
Это было больше, чем секс. Все, что было раньше — ох, по сравнению с этим то были просто взаимные ласки, и только теперь до Луны окончательно дошло, что они оба не просто пожалели ее, прибежав поделиться тем, чего, наверное, было слишком много для них двоих. Что она действительно нужна им — обоим, что руки Малфоя не просто так вцепились сейчас именно в нее, как вцепились бы в подушку, будь он с Гарри вдвоем в этой постели. Что Гарри смотрит ей в глаза, впервые входя в тело Драко, не потому, что его взгляд случайно за нее зацепился.
Драко застонал — так громко и сладко, короткими выдохами, что она чуть не кончила снова от одних только этих звуков. А потом Гарри наклонился и, потянувшись, коснулся губами ее губ, и Драко забился под ним, отчаянно пытаясь двигаться навстречу обоим, почти рыдая от наслаждения, и поднял голову, извернувшись, приподнялся на руках, лихорадочно находя губы Гарри своими. Теперь он почти не шевелился сам, лишь отдаваясь ритму, который задавал Гарри, и Луна обхватывала ногами их обоих, все сильнее сжимая пальцами соски Драко, чувствуя, как ладонь Гарри ласкает ее грудь, и шею, и плечи, как Драко бьется, зажатый между ними, отдаваясь — им обоим, а Гарри смотрит на нее совершенно дикими, ошалевшими глазами, шепча — да, вот так, Драко, ох, как же я скучал по тебе, мой Драко, любимый, мой сладкий, мой, мой, мой…
Когда они повалились на кровать, задыхающиеся, выжатые, обнимая друг друга — все трое, Луне казалось, что она умерла и родилась заново этой ночью. В глазах Драко была теплая, мерцающая расслабленность, будто переломался и растаял весь накопившийся за год одиночества лед, затянувший их когда-то. Он мурлыкал и жмурился, прижимаясь лбом к плечу Гарри и, одновременно, затылком — к груди Луны, извернувшись между ними, а они целовались, улыбаясь друг другу, как безумные, а потом Гарри наклонился к Малфою, коротко чмокнув его в губы, и между ними словно пробежала искра. Луна впервые видела такое — так близко, вживую, не в мысливе Гермионы, а находясь прямо рядом, замирая от неожиданности и какого-то странного, щемящего ощущения причастности к чему-то огромному, настоящему. Даже не причастности, наверное, просто — присутствия рядом с этим, осознания, что в мире это — есть, что так действительно бывает.
Они переглянулись, так и не сказав вслух ни слова, и потянули ее к себе — вдвоем, укладывая между собой, зарываясь лицами в ее волосы, обнимая ее, шепча — хорошая моя, сладкая, милая, моя родная, сумасшедшая моя — и гладя ее по плечам, прижимаясь к ней, и касаясь друг друга — все время, будто мимоходом, постоянно, и улыбаясь, Мерлин, она чувствовала эти улыбки даже с закрытыми глазами, теряясь в них и невольно улыбаясь сама, медленно проваливаясь в сон, как в сладкую сказку, которая не закончится утром.
Которая не закончится больше — никогда.
читать
Время застыло, превратившись для Гарри в набор статичных образов, будто вспыхивающих перед глазами. Затылок Драко — прямо перед ним, тепло тонких длинных пальцев в его ладони. Настороженный и одновременно — взволнованный взгляд серых глаз, когда Малфой остановился перед дверью и обернулся через плечо. Взгляд, в котором было так много, целая жизнь, вся душа Драко, и Гарри понял, точнее, ему казалось, что он понял все, что тот хотел и мог бы сказать. Это было почти как тогда, в той, прошлой жизни, когда им было достаточно вот так же посмотреть друг на друга — и все, вся их сущность будто приоткрывалась на миг, и не нужно было уже никаких слов. Никогда не было нужно.
— Идем… — выдохнул Гарри, неотрывно глядя на губы Малфоя.
Они дрогнули в ответ — почти в улыбке — и это означало, что для Драко тоже больше не нужно слов. Дверь распахнулась, и в полумраке комнаты Гарри различил очертания тела, сжавшегося в комочек на растерзанной кровати.
Звуки появились чуть позже, буквально на долю секунды, но это было, как два разных мира, как два видения. В первом, поджав коленки к груди и зарывшись лицом в подушку, спала женщина — существо, на которое Гарри не имел никаких прав, и он на миг ощутил неуверенность и неловкость, тут же представив, как это выглядело со стороны — то, что они вламываются к ней в спальню посреди ночи. Во втором была тихо, беспомощно плачущая одинокая девушка, и сердце окатила такая волна нежности и тепла, что Гарри даже не понял, как именно очутился рядом с ней, почему его руки обнимают обтянутые тонкой полупрозрачной тканью плечи — и когда она успела переодеться в это свое кимоно? — стискивают их, и голос срывается на шепот, на мольбы — ну что ты, глупенькая, хорошая моя, что ты…
Луна всхлипнула, так знакомо — Гарри тысячу раз, наверное, уже слышал, как она плачет — и отвернулась, пряча лицо в подушке. Ее тонкие, будто прозрачные пальцы сжались, комкая край одеяла, и Гарри, не задумываясь, стал целовать их, раз она боится посмотреть им в глаза, и их с Драко голоса сплетались, бормоча какую-то чушь — Малфой успел перемахнуть на другой край кровати, обнимая Луну сзади, прижимаясь к ней, и тогда она разрыдалась в голос.
Наверное, от этих ее рыданий они сошли с ума — потому что иначе никак не объяснить то, что у них обоих сорвало крышу настолько, что они больше не задумывались абсолютно ни о чем. То, что, поднимая глаза, Гарри видел совершенно шальной, безумный взгляд Драко, его руки, беспорядочно скользящие по груди Луны, по округлым бедрам, видел, как он впивается поцелуями в ее шею, отводя спутанные, растрепавшиеся волосы. И смотреть, как Малфой целует Луну Лавгуд, так нежно и горячо, будто она — часть его, и, задыхаясь, целовать ее самому, забирая в ладони заплаканное лицо, не давая вывернуться, спрятаться в свое отчаяние, в свою дурь, которую она в очередной раз себе напридумывала и оплакивает ее теперь — это было слишком невозможно, невероятно, нереально — как и все, что сегодня случилось, наверное…
А потом Гарри понял, что Луна уже не вырывается, а просто бормочет что-то, так беспомощно и по-детски открыто, так несчастно, так покорно — и на короткое мгновение оцепенел, возмутившись до глубины души.
— Я люблю тебя… — совершенно искренне выдохнул он, не сводя с нее горящего взгляда, не давая ей отвести глаза. — Как ты могла подумать…
— И я тебя люблю, — прошептал Драко, целуя мочку ее уха.
Ресницы Малфоя щекотали ей шею, и Гарри, не удержавшись, прильнул губами чуть ниже, заставляя девушку выгнуться и фыркнуть сквозь слезы.
— Ты нужна нам, — пробормотал Гарри.
И только произнеся это, понял, что решил все и озвучил — за двоих, так легко, даже не задумавшись, да ведь и не над чем было здесь думать. Глаза Малфоя, стоящего перед закрытой дверью в эту спальню, уже сказали все, и это было настольно правильно, что выпустить из их рук отбивающуюся Луну сейчас стало бы самой большой глупостью, а глупостей хватало уже и так, и Гарри знал — так безоговорочно сейчас, наверное, он был уверен только в одном — это правда. Она нужна им, и они оба нужны ему, Гарри, и Драко нуждается в них, и это настолько не треугольник, что просто смешно даже представлять его так. Здесь больше нет пары и «третьих лишних». Здесь только глупая, заплаканная Луна Лавгуд, которая никак не хочет — или просто боится — понять, поверить в то, что кажется таким естественным, таким правильным, единственно возможным.
Тонкая ткань легко разошлась под настойчивыми пальцами, и Гарри скользнул вниз, дурея от запаха женской кожи, касаясь губами ключиц, и ямочки между ними, и ложбинки между грудей, зарываясь в них, сжимая в ладонях, Мерлин, это было так упоительно, что можно было рехнуться от одного только этого, и от обвившейся вокруг них руки Драко, от его пальцев, перебирающих волосы Гарри на затылке, от звуков задыхающихся поцелуев — Гарри не видел, но слышал, чувствовал, как он целует Луну, как она дышит. Ее соски почти мгновенно затвердели, превратившись в твердые комочки — Гарри невольно отметил, что это совершенно не так, как бывает у возбужденного Драко, и эти маленькие отличия почему-то были чертовски важны, они составляли именно ту разницу, за которую Луну хотелось покрыть поцелуями с ног до головы, что он и делал, забыв уже обо всем. Ему казалось, что они занимались этим втроем — всегда. Что нет ничего более естественного, чем скользить губами вниз по женскому животу, натыкаться на ладонь Драко — и целовать и ее тоже, а потом рвануться вверх и жадно впиться в его губы, всем телом невольно обрушиваясь на девушку, опрокидывая ее на спину, и слыша ее прерывистый смех, и тут же чувствуя ее губы — на своей шее.
Они задыхались, потерявшись в волнах ощущений, чувств, в этом почти мистическом полумраке, и было столько рук, столько губ и прикосновений, столько стонов и звуков, что это ну никак не могло быть реальностью, и от мысли, что — все-таки было, хотелось кричать. Это было какое-то истерическое, иррациональное счастье.
Глаза Драко блестели в темноте — так близко, и Гарри целовал их, целовал веки, и скулы, и волосы, запутываясь пальцами в волосах Луны, которая уже ускользнула куда-то вниз, и только когда ее руки начали рвать молнию на джинсах, Гарри остановился, зашипел от неожиданности, задохнувшись — и упал на подушки, запрокидывая голову и глядя в потолок невидящими, распахнутыми глазами.
Он застонал так громко, так беспомощно и так сладко и горячо, что Драко потянуло к нему, будто магнитом к железу — он и сам не успел понять, подумать, почему, просто машинально рванулся следом и припал к родным губам, ловя хриплые стоны и вскрики, удерживая в ладонях мечущуюся черноволосую голову, глядя в бездонные, потемневшие глаза.
А потом были прикосновения пальцев Луны, и торопливые, дерганые движения, которыми она расстегивала его джинсы, и ласка ее рук, и Драко сам застонал в голос, невольно толкаясь в ее ладонь и не переставая целовать Гарри, одновременно сжимая плечо девушки. И когда, на миг оторвавшись, Драко отстранился и посмотрел вниз, на Луну, вероятно, и наступил тот самый момент, когда безумие перерастает способность мыслить и рассуждать, сметая, сминая ее к черту, потому что видеть, как твоя девушка обхватывает член Гарри губами, сжимает его у самого основания, заставляя выгибаться в судорогах, и одновременно ладошкой гладит твой, перебирает пальчиками, так нежно, так настойчиво — и при этом не потерять головы — Мерлин, да разве ж это возможно?.. Разве можно слышать сладкие вскрики Поттера, чувствовать, как он бьется, прижатый тобой к кровати, под ласками твоей Луны, и как она ласкает тебя — одновременно — и не сойти с ума?..
Взрыв был такой, что у Драко на миг потемнело в глазах, и он рухнул на Гарри, утыкаясь в его плечо, кусая губы и задыхаясь, размякший, распластанный и безвольный, выжатый досуха этим нежданным, свалившимся на голову счастьем, и руки Поттера сжались, обвились вокруг него, а по спине вверх-вниз заскользила ладонь Луны, а потом она настойчиво опрокинула Драко на бок и стала целовать живот, собирая языком остатки влаги, и это было уже слишком, совершенно слишком, чтобы вынести — она никогда не была такой, когда они занимались сексом вдвоем. Такой чувственной, такой страстной.
— Сумасшедшая… — выдохнул Драко и откинулся на спину, перебирая ее волосы.
— О, боже… — одновременно с ним простонал Гарри и свернулся в комок, находя губами лицо Луны и покрывая его горячими, сильными поцелуями.
Девушка пискнула — и Драко увидел, как постепенно расслабились ее плечи в руках Поттера, как она запрокинула голову, как Гарри стаскивает, срывает с нее остатки кимоно. Он смотрел на них и не мог согнать с лица дурацкую, счастливую улыбку, наслаждаясь отщелкивающимися секундами возможности выбора — он мог просто смотреть, мог касаться их, мог присоединиться, целуя ее или его, и любая реальность, какую бы он ни предпочтет, будет таким же счастьем, такой же чистой, незамутненной радостью, искренностью, и они примут его выбор — любой.
А потом вдруг секунды закончились, и Драко понял, что просто смотреть — невозможно совершенно. Руки сами собой потянулись коснуться обнаженного плеча Луны, сжать его в ладони, погладить, и Драко поймал себя на том, что уже сидит рядом, целуя спину девушки, чувствуя, как она выгибается ему навстречу, одновременно сомкнув руки на шее Гарри, отвечая на его поцелуи.
Они прижались к ней оба, с двух сторон, сходя с ума от ее горячей, невозможной близости, от мерцающего возбужденного блеска в глазах друг друга, от ее тихих стонов, лаская ее тело. Луна откинулась спиной на грудь Драко, запрокидывая голову — когда он успел усадить ее к себе на колени? — обрывочно подумал Гарри, обнимая их обоих, зарываясь лицом в ее шею, сжимая пальцы на плечах Драко, а потом был чей-то сдавленный выдох, и Гарри задрожал от одной мысли, что он уже — в ней, и рванулся вниз, одновременно толкая их на спину, разводя точеные женские колени и припадая губами — туда, дурея от сладкого запаха, целуя одновременно и Луну, и Драко, чувствуя, что тонет, безбожно тонет в ее вскриках и стонах, и в рваном дыхании Малфоя, в ритме их движений, лихорадочно нащупывая пальцем вход в знакомое до сжимающей грудь боли белокожее тело, проникая в него — и утопая в родных ощущениях, по которым безумно, нечеловечески, невозможно истосковался…
Драко закричал, выгибаясь, пытаясь одновременно и насаживаться на настойчивые, горячие пальцы, и двигаться в жаркой, обволакивающей теплоте, сжимая Луну в объятиях с такой силой, что у девушки перехватило дыхание. Губы Гарри, ласкающие ее, Драко, вколачивающийся снизу — ей казалось, что она сошла с ума или попала в другой мир, ну не может же в этом быть так хорошо, так отчаянно, пронзительно сладко, не могут они быть такими горячими, не могут… Она билась в руках Малфоя, с силой прижимая голову Гарри к себе за волосы — вот еще, еще чуть-чуть, хороший мой, милый, да, вот так, да-а-а… — оргазм накатил одной волной, срывая в задыхающийся крик, и следующим, что она почувствовала, были руки Драко, опрокидывающие ее на кровать.
Он склонился над ней — растрепанный, с совершенно шальными обезумевшими глазами, и Луна отвечала на поцелуи, притягивая его к себе — она же слышала, что он еще не успел, ей хотелось увидеть это, увидеть снова, теперь, когда она уже поверила и даже почти смирилась, что больше — никогда, у него ведь есть Гарри, что она такое по сравнению с Гарри. То, что они вместе — это правильно, они и должны были быть вместе, и она сама виновата, что привязалась к этим глазам, вечно прячущим ранимую, измотанную, сильную душу под ледяной корочкой, к этой длинной, гибкой, грациозной фигуре, к недюжинной силе тонких рук, к редким, но таким сладким стонам, и шепоту в постели, и светлым волосам, которые можно тихонько целовать утром, пока он еще спит, он — ее Драко…
Пусть знать, что он — не твой, пусть понимать, что все временно, что она всего лишь — замена, даже если он сам этого не понимал никогда, пусть видеть пугающую черную пустоту в глазах Гарри — такого горячего, такого сильного, и такого сдержанного, отстраненного, к нему и не подойти было толком никогда, это же просто рехнуться можно, до чего он притягателен, как к нему тянет, просто с ума сойти, и всегда — держать себя в руках, он никого к себе не подпустит, он слишком обжегся, слишком нуждается только в Драко, чтобы — хоть кто-то еще…
Она хотела, чтобы они были вместе — они снова вместе, и пугающе яркий свет мог быть только светом открывающихся амулетов, и в какой-то момент Луне стало так страшно, что она вылетела из их спальни, как ошпаренная, оправдываясь перед собой, что дальше мальчики разберутся сами, что она только мешала бы им, но на самом деле — ей просто было нечеловечески страшно остаться там и увидеть немой вопрос в их глазах — что ты делаешь в нашей постели, Лавгуд?
В глазах, роднее которых, наверное, уже и не было для нее на свете. В глазах, за свет в которых уже, не задумываясь, отдашь жизнь — потому что жизнь, она ведь только в них, а она всего лишь влезла между ними, пытаясь склеить, собрать по осколочкам чужое счастье — зачем? Мерлин, потому что это и было — настоящее счастье, потому что не должно быть — так, она сильная, она справится… А потом, когда обнаружилось, что вовсе она никакая не сильная, что справиться с этим и невозможно, наверное, стало уже совершенно не важно, что будет с ней дальше. Она поступила правильно — в этом Луна была уверена всегда — а то, что теперь так больно, там, где-то глубоко, в груди, так болит, так щемит — ну что ж, сама виновата, это пройдет обязательно, когда-нибудь потом, главное, что они…
И обрушившийся на нее нескончаемый поток поцелуев был чем-то настолько нереальным, невозможно желанным, что чуть не свалил в новый виток истерики. Они были рядом — оба, такие горячие и живые, Мерлин, такие настоящие, не те два манекена, что жили здесь, в этом доме, и, глядя на них, хотелось вывернуться наизнанку, лишь бы это не кончилось. Лишь бы видеть их — такими, снова и снова, всегда.
Луна тонула в глазах склонившегося над ней Драко, обнимая коленями его бедра, прижимаясь к нему — он не закрывал глаза, он смотрел на нее, такой открытый и искренний сейчас, он никогда не был раньше таким открытым, таким беззащитным, никогда не улыбался ей — так. Гарри целовал его спину — быстро, лихорадочно, и у него дрожали руки, когда он касался Малфоя, который уже снова двигался — в ней, запрокидывая голову и тяжело дыша.
Она не видела, но чувствовала так, как, наверное, еще никогда раньше, чувствовала, как пальцы Гарри ласкают Драко изнутри, как им горячо и тесно — там, как Гарри невыносимо, истерически хочет — туда, и боится причинить боль, и еще — боится, что Драко отвык от этого, что ему это больше не нужно, боится, даже слыша, как горячо и отчаянно стонет Малфой в ответ на его ласки, боится — и при этом хочет настолько, что почти кончает от одной мысли об этом.
— Да… — не выдержав, простонал Драко, зарываясь лицом в шею Луны. — Ну же… Гарри…
И Гарри будто сошел с ума. Луна почувствовала бы его первое движение, даже не будь она эмпатом — Драко кончил мгновенно, как только ощутил его — там, и тут же стал возбуждаться снова, прямо в ней, не выходя, почти не переставая двигаться, а Луна невольно улыбнулась, выгибаясь под ним — вот всегда же знала, что именно это ему нравится больше всего! Его трясло, и она обхватила дрожащие плечи, гладя их, целуя спутанные мокрые волосы на виске, глядя в потемневшие от желания глаза Гарри, на его закушенные губы, на то, как он смотрит — будто прямо в нее, прямо в душу, медленными толчками проникая все глубже в тело Драко и не отводя взгляда.
Это было больше, чем секс. Все, что было раньше — ох, по сравнению с этим то были просто взаимные ласки, и только теперь до Луны окончательно дошло, что они оба не просто пожалели ее, прибежав поделиться тем, чего, наверное, было слишком много для них двоих. Что она действительно нужна им — обоим, что руки Малфоя не просто так вцепились сейчас именно в нее, как вцепились бы в подушку, будь он с Гарри вдвоем в этой постели. Что Гарри смотрит ей в глаза, впервые входя в тело Драко, не потому, что его взгляд случайно за нее зацепился.
Драко застонал — так громко и сладко, короткими выдохами, что она чуть не кончила снова от одних только этих звуков. А потом Гарри наклонился и, потянувшись, коснулся губами ее губ, и Драко забился под ним, отчаянно пытаясь двигаться навстречу обоим, почти рыдая от наслаждения, и поднял голову, извернувшись, приподнялся на руках, лихорадочно находя губы Гарри своими. Теперь он почти не шевелился сам, лишь отдаваясь ритму, который задавал Гарри, и Луна обхватывала ногами их обоих, все сильнее сжимая пальцами соски Драко, чувствуя, как ладонь Гарри ласкает ее грудь, и шею, и плечи, как Драко бьется, зажатый между ними, отдаваясь — им обоим, а Гарри смотрит на нее совершенно дикими, ошалевшими глазами, шепча — да, вот так, Драко, ох, как же я скучал по тебе, мой Драко, любимый, мой сладкий, мой, мой, мой…
Когда они повалились на кровать, задыхающиеся, выжатые, обнимая друг друга — все трое, Луне казалось, что она умерла и родилась заново этой ночью. В глазах Драко была теплая, мерцающая расслабленность, будто переломался и растаял весь накопившийся за год одиночества лед, затянувший их когда-то. Он мурлыкал и жмурился, прижимаясь лбом к плечу Гарри и, одновременно, затылком — к груди Луны, извернувшись между ними, а они целовались, улыбаясь друг другу, как безумные, а потом Гарри наклонился к Малфою, коротко чмокнув его в губы, и между ними словно пробежала искра. Луна впервые видела такое — так близко, вживую, не в мысливе Гермионы, а находясь прямо рядом, замирая от неожиданности и какого-то странного, щемящего ощущения причастности к чему-то огромному, настоящему. Даже не причастности, наверное, просто — присутствия рядом с этим, осознания, что в мире это — есть, что так действительно бывает.
Они переглянулись, так и не сказав вслух ни слова, и потянули ее к себе — вдвоем, укладывая между собой, зарываясь лицами в ее волосы, обнимая ее, шепча — хорошая моя, сладкая, милая, моя родная, сумасшедшая моя — и гладя ее по плечам, прижимаясь к ней, и касаясь друг друга — все время, будто мимоходом, постоянно, и улыбаясь, Мерлин, она чувствовала эти улыбки даже с закрытыми глазами, теряясь в них и невольно улыбаясь сама, медленно проваливаясь в сон, как в сладкую сказку, которая не закончится утром.
Которая не закончится больше — никогда.
-
-
15.04.2007 в 01:39